«Будешь сидеть, пока его не поймаем»: осужденный на 20 лет военный — о клейме лесопаркового маньяка, СВО и выходе на волю

— Всю ночь [перед освобождением] я не спал. Вещи у меня уже собраны были, мне уже озвучили, во сколько выводить меня будут. Я уже был рассчитан, деньги уже получил. Документы только осталось утром выдать — и всё. Всю ночь я просидел, пролежал на кровати, [крутил в голове] все эти мысли: «Что первое? Куда?» И когда утро настало, я уже готов был. Только оделся, вышел, и тут время, честно сказать, полетело просто.

И о той последней ночи в колонии, и о предыдущих 20 годах несвободы Алексей Корочкин, получивший прозвище Лесопарковый маньяк, говорит абсолютно спокойно и даже как-то отстраненно. Как будто всё это — уже давно пройденный этап. Хотя на свободу он вышел всего четыре месяца назад.

Алексей был осужден за убийства и изнасилования в городском бору, но вину свою он не признал и продолжает добиваться оправдания. От человека с такой биографией подспудно ожидаешь внутреннего надрыва и какой-то даже усталости, но впечатление он производит совершенно иное. Улыбчивый, легкий в общении, открытый — ответить отказался всего на один вопрос. Об уголовном деле, славе маньяка, СВО, семье и столкновении с изменившимся за 20 лет миром — в большом интервью нашим коллегам из 74.RU.

— Не могу не спросить. То, что вас из колонии освобождали до официального подъема, то, как резко вывозили — это была ваша инициатива? Или это руководство колонии вышло с предложением?

— Мне просто предложили это сделать. Я говорил, что никого не боюсь, ни от кого бегать не собираюсь: «Я выйду как положено, через дверь. Меня не надо вывозить». Они готовы были, наверное, и ночью выпустить, лишь бы только ничего там не было. Но я объяснил им всё, и мы планировали на половину восьмого, что я выйду сам, спокойно. А в 5 утра уже ко мне спецотдел пришел. Сказали, что надо выйти пораньше. Я говорю: «Понял. Пораньше так пораньше». Они знали, что у выхода с ночи корреспонденты стояли. Нашу машину ко входу подогнали, я вышел, к дядьке сел и уехал.

— Они не хотели, чтобы вы давали на выходе какие-то интервью?

— Да, но я и сам к этому не готов был. Мне и так было не по себе.

— Можете рассказать, как прошел первый день на свободе?

— Первое, что я сделал, — это съездил на кладбище к родителям.

— Вы ведь маму потеряли за это время?

— Я всех потерял за эти 20 лет, будем так говорить. И маму, и бабушку. На кладбище мы с дядькой побыли около часа, потом поехали домой. Встречать меня к колонии все хотели приехать: и сестра, и дочь, и племянница. Я им сказал: «Нет, вы ждите [дома]. Меня Сашка встретит, и всё, и больше никого не надо». Дома меня встретили близкие, накупили всего: суши, роллы, пиццу. Пить — я не пью, близкие тоже не пьют, и мы просто посидели, пообщались. А потом вечером с братом вышли на улицу. Я говорю: «Пойдем, по Кировке пройдемся». Он смеется: «Куда ты собрался?» Я говорю: «Да далеко не будем ходить. Так, выйти, подышать».

— Вы в Челябинске 20 лет не были. Можете сравнить впечатления от города в 2004-м и 2024 году? Он же абсолютно другой.

— Я до сих пор еще сравниваю. Пролетело три месяца на свободе, и всё равно меня постоянно что-нибудь удивляет. Удивил меня Дворец спорта «Юность» [и то, что рядом]. Мы не так давно ходили в «Лето», под открытым небом в бассейне поплавали. Это было что-то! Везде кругом красота такая, город расстроился вообще до неузнаваемости, заблудиться можно. Если куда-нибудь завезут, то заблужусь (смеется). Потом выйду, конечно, всё равно.

Это то же самое, как я из Таджикистана возвращался, когда уволился из армии. Приехал тогда и свой вокзал не узнал. Пять лет просто не был тут, а на вокзале храм появился, всё неузнаваемое стало. Я проводнице говорю: «Что это за город?» — «Челябинск». — «Как Челябинск?» И пока я пригородные кассы не увидел, не поверил. Потому что пригородный вокзал ничем не поменялся.

— Болезненный вопрос для многих освободившихся — это жилье и деньги. В каком вы сейчас финансовом положении?

— Дядька мне сразу сказал: «Будешь жить со мной. Зачем тебе снимать где-то квартиру, мыкаться по углам? Пока живи, дальше сам уже разберешься». По работе — да, у некоторых это не получается. Но я отработал год и восемь [месяцев] на одном объекте, и все меня там уже знали, относятся по-человечески. Нет такого, что ты идешь, и тебе в спину кто-то шепчет. Наоборот, все поддерживают, спрашивают, как и что у меня продвигается. Я узнавал в конце срока, возьмут ли меня. «Почему нет. Мы же тебя знаем и видим». Я не стал затягивать, подал заявление. Буквально за неделю или полторы медкомиссию, всё прошел. Уже и испытательный срок закончился. С первого дня я уже в графике. Работа нравится, всё устраивает.

— Там у вас какая-то гражданская специальность?

— Нет, гражданской специальности у меня нет. Я человек военный. Когда находился в заключении, получил специальность швейника, с 2006 по 2020 год занимался шитьем. В 2020-м, когда сюда приехал, работал на выездном объекте по лесу, потом — на заводе.

— А военная пенсия у вас осталась?

— Да.

— То есть какой-то острой нужды сейчас нет?

— Как нет? Всегда есть моменты. Вот возьмем стоматологию. Я все 20 лет об этом думаю, сейчас потихоньку, помаленьку начинаю копить, чтобы хоть что-то сделать. Это там [в колонии] можно прожить, скажем, на четыре тысячи. Здесь на четыре тысячи не проживешь. Здесь один раз в магазин сходить — и тысячу сразу выкидываешь. Это если просто взять молока, хлеба и всё прочее. Я уже не говорю о чем-то другом. Здесь совсем другая жизнь. Но как бы ни было, она лучше здесь, чем там.

— В 2022 году, когда началась спецоперация, по регионам ездил Пригожин, набирал людей в ЧВК «Вагнер».

— Я в курсе, я видел это всё.

— У вас есть опыт службы, вы военный человек. Наверняка к вам подходили с предложением поехать на СВО. Вы для себя рассматривали эту возможность?

— Была такая мысль, сначала хотелось. А потом дочь сказала: «Я тебя и так жду. Еще туда [уйти] не хватало». У меня там зять с 2022-го служит и по сей день. Будь я немножко помоложе, лет 35−40, если бы срок был еще впереди… В основном же так все и уходили, у кого большие сроки. А мне на тот момент оставалось два года. Я и так этой жизни не видел. Девять лет армии, двадцать лет тюрьмы. Вот и вся жизнь моя как на ладони.

— А как вообще это было организовано?

— Нам так предложили: «Если хотите…» Это не раз было. Сначала Пригожин, потом Министерство обороны. У меня много друзей там сейчас служит именно с колонии. Из Омска многие ушли. Половина не вернулась. Если коснется, конечно, я, не задумываясь, пойду. Если уже конкретно всё будет, то тут всем придется идти.

— Вам бы это помогло очистить имя?

— Здесь, я вам скажу, палка о двух концах. Или ты его очистишь, или ты ляжешь в землю. Третьего не будет. Очистить имя я и отсюда буду стараться. Насколько получится, так и получится.

— Давайте по вашему уголовному делу поговорим. Вину вы признаете или не признаете?

— Вы сейчас мне такой вопрос задали… Как можно ее признать, вину-то? Если я этого не совершал, почему я ее должен признавать? Хоть вывернись наизнанку, но я не могу это признать. Если на кого-то похож, если там человек военный орудовал, это еще не говорит о том, что меня надо за это судить. Сейчас вон сколько возможностей есть. И ДНК, и всё остальное. А там же были найдены и волосы, и кровь. Например, у Абдуллаева (первая жертва. — Прим. ред.) в машине. Я ездил, сдавал анализы полностью: у меня состригали волос, брали кровь с пальцев, с вены. И пришел ответ, что моего там [на месте преступления] ничего нет. Меня осудили просто по показаниям двух девчонок. И то одна потом в суде сказала: «Это не он», так ее прям задавил прокурор. Он ей прямо сказал: «Я вас по 306-й статье привлеку», то есть за дачу заведомо ложных показаний. Да, был фоторобот, по фотороботу сходство со мной есть, но в дальнейшем — ничего. Просто никто не хотел разбираться.

— Как вас задержали?

— Я в тот день дочь устраивал в школу. Когда вернулся в общежитие, вахтер вышла, Роза. Сказала: «Алексей, тебя там милиция ищет». Я зашел в холл, увидел, что стоят трое молодых. Удостоверение показали: «Можно с вами поговорить?» — «А что случилось?» — «Ну, пойдемте». Я только в машину сел, дверь закрылась, и один сразу прохлопал меня. Я говорю: «Что ты ищешь?» — «А что такое в кармане»? — «Телефон». И всё, и увезли меня на Карла Маркса. Потом я уже узнал, как они на меня вышли. У нас в ЮУрГУ Елена Павленко работала, а у нее муж — участковый в Центральном районе. Он ее как-то забирал с работы, она села в машину, а там фотороботы лежали. Она говорит: «Смотри, как на нашего Лешку похож». И всё, и после этого 3 августа за мной приехали.

— В уголовном деле этого нет.

— В деле — нет.

— О том, что в парке были убийства, вы до задержания слышали?

— Честно сказать, я ни за май не слышал, ни за июнь. А вот за июль — да, слышал, что произошло убийство. Но что за убийство? Я даже не знал, где это происходило. Мне потом уже карту показывали, и я понял, что это возле лыжной базы. В ту степь я даже ни разу не ходил. У меня основное было — центральный вход в парк Гагарина и карьер в центре парка, больше мы там никуда не ходили. Обычно мы туда с семьей ходили прогуляться. Ну и на День пограничника я в центре парка всегда был.

— В уголовном деле есть ваше чистосердечное признание. Оно было написано сразу после задержания?

— Да, это заявление было написано мной. И то, я это заявление написал, чтобы… со мной сидел один в камере. Он говорил: «Тебя на пожизненное упекут за такое. Возьми лучше что-нибудь на себя, придумай историю какую-нибудь». Я почти сразу от этого признания отказался, потому что понял, что дальше будет больше.

— На вас как-то давили перед тем, как вы написали это признание?

— Я на этот вопрос отвечать не буду.

— Вас опознали две изнасилованные девушки. Как проходило это опознание?

— Меня привезли, сфотографировали, взяли отпечатки пальцев. Потом подняли на пятый этаж и там держали часа два. Когда я сидел в холле в наручниках, и Мухутдинову, и Коренкову (девушек, заявивших о насилии. — Прим. ред.) как раз туда-сюда провели. Потом меня завели к ним на очную ставку. Меня одно поражает: никто не обратил внимание на то, что Коренкова жила со мной в одном общежитии на протяжении нескольких лет. Убийство на ее глазах произошло в мае, задержали меня в августе. Она всё это время каждый день меня могла видеть. И почему-то не узнала. Потом зашла Мухутдинова и сделала опознание: «Это он убил Вову Карасева и изнасиловал меня». Я ей сразу говорю: «Подожди-подожди, ты сейчас в момент испортишь чужую жизнь». Но на меня сразу наручники надели, посадили — и всё. В тот момент уже были обыски, как я потом уже узнал, дома у бабушки, в Полетаево, в общежитии, где я жил. Искали [камуфляжную] одежду, оружие, но там ничего не было.

— Обычно показания проверяются на месте преступления. Просят человека показать, где, как и что он делал.

— Следственный эксперимент? Нет, меня никуда не вывозили. Говорили только: «Мы тебя вывезем сейчас в карьер, окунем раз пять». Я говорил им: «Поехали. В карьер так в карьер». Но нет, меня никуда не вывозили.

— А вы знали о том, что в 2005 году нападения продолжились?

— Конечно. Когда я на суд приехал, адвокат говорила об этом, что произошло убийство. Я вам больше скажу, ко мне потом в СИЗО приезжали, сказали мне открыто: «Мы знаем, что это не ты, но ты будешь сидеть, пока мы его не поймаем». Я говорю им: «В смысле сидеть? 20 лет?» Они говорят: «Да». Развернулись и ушли.

— Это были следователи?

— Я не знаю, кто это был, следователи или оперативные работники. На тот момент дело очень громкое было. Прям рвали и метали, чтобы раскрытие было быстрое. Потому меня, наверное, и задержали. Никто разбираться не хотел. Когда Мухутдинова пошла в милицию, она говорила, что убийца брал у нее водительские права голыми пальцами. И эти права изымались на экспертизу, только ничего об этом в деле не указано.

— То есть не все экспертизы и не все материалы в уголовном деле в итоге были?

— Когда я ознакамливался, уже ничего там не было. Хотя и экспертиза прав, и экспертиза оружия проводились. У Абдуллаева на момент убийства два пистолета пропало, цепочка, еще что-то из вещей. И их не искали. У меня ведь много раз брали кровь и отпечатки. И когда новые убийства в 2005 году были, и в 2006-м, когда меня уже в Омск увезли. В 2023 году ко мне тоже приезжали.

— Когда оружие, из которого совершены убийства, всплыло?

— Да, ко мне тогда приехали на поселок, взяли слюну, еще что-то.

— И какие были результаты?

— До сих пор никто ничего не говорит. Зато мне в Омске пытались испортить жизнь, даже специально газету в лагерь отправили — вот, мол, маньяк челябинский. Но что в колонии, что в СИЗО уже знали, что это какая-то подстава, относились ко мне, будем говорить, по-человечески.

— Вопросов к вам в колонии из-за этого дела не было?

— Ну почему? Изначально вопросы были. Когда я приехал, со мной посидели, поговорили и всё поняли. У меня не было никогда конфликтов, я ни с кем не ругался, не ссорился. Если есть у меня что-то, я последнее отдам. В Омске мне один человек сказал: «Алексей, настрой себя сразу на срок. А бумага всё стерпит. Пиши, пиши, пиши. Хоть каждый день жалобы отправляй». И время пролетело вообще моментально. Вот пять лет, десять, пятнадцать, и уже такое ощущение, что ты там родился. Всё просто идет по накатанной. Режим, завтрак, отбой, подъем, и всё. Бывали моменты, конечно, когда прям тяжело было. Получаешь отказ — и три дня прям не по себе, потом начинаешь заново жалобы на приговор писать. Одно хорошо — весь срок я работал, и голова просто другим не забивалась. Начальник колонии в Омске как бы верил мне, и он мне сказал: «На поселок ты уйдешь». В 2020 году в мае я приехал в Копейск. И был там уже до конца.

— Насколько я поняла, вам не давали УДО, хотя вы просили.

— Два раза я подавал документы. Но у меня статья 131 (об изнасиловании. — Прим. ред.), что не поощряется. Хотя везде я положительный был. В колонии-поселении даже работал на выездных объектах — на «Ураллесе», на заводе «Пластмасс». Если дают добро на выездные объекты, как можно сказать, что я не исправился?

— А вы с кем-то оттуда поддерживаете сейчас связь?

— Конечно. А как не поддерживать? Есть близкий круг, те люди, с которыми хлеб последний делили, друг за друга стояли.

— У вас есть какая-то обида на девчонок, которые дали показания? Кто-то из них с вами пытался связаться за это время?

— Нет, ни разу. Даже когда я освободился, когда мы ездили к Малахову. Какая может быть обида на них? Возьмем даже Коренкову, она же не от своего имени там шагала. Об изнасиловании-то изначально речи никакой не было, а 4 августа появились два заявления. Я потом на суде задавал вопрос: «Вы писали заявление об изнасиловании, чтобы вас признали потерпевшей?» Обе говорили: «Нет». А там два заявления написаны одной рукой, одним числом. Значит, кто-то помог. Мне же говорили: «Возьми два трупа на себя, а с девками мы договоримся». Я говорю: «Вас ничего не смущает?» — «Ну, езжай на полную тогда». Вот я и поехал на двадцатку.

— Вы с лета на свободе, успели у Малахова побывать на съемках. Есть такое, что вас на улицах узнают?

— Это вообще отдельная история. Меня не просто узнают, мне все пишут во «ВКонтакте», в «Одноклассниках», в телеграме. Когда программа с Малаховым вышла, у меня до 12 ночи телефон не отключался! Я не успевал всем ответить. А вообще, меня с 2022 года все узнают. На работе, по крайней мере, знают все досконально. Бывало, что я выходил на проходной, и там смотрят — в телефон, на меня, в телефон, на меня. Я им говорю: «Да, это я».

— Какая у вас стратегия на этот случай? Если человек к вам подходит, то вы объясняете ему что-то? Или нет смысла?

— Если подойдет ко мне человек, я его не оттолкну. Так и так, объясню, если он действительно хочет просто поинтересоваться, поговорить. Если нет, то нет. Настаивать я не буду. Стоять на улице и кому-то что-то доказывать? Да мне легче просто сесть в машину и уехать.

— Все эти 20 лет вы с детьми общались, виделись?

— Постоянно. Изначально письма писали, потом уже таксофоны пошли. Дочери звонил постоянно, с сыном попозже чуть-чуть начал общаться. Дочь перед арестом со мной жила, потом ее бабушка забрала. А сын находился у бывшей супруги в Новосибирске. Звонить можно было раз в неделю, давали по 10 минут. За 10 минут успеваешь маме сказать «Привет» да дочь попытаться поймать. Она то на занятиях, то на каток бежит. Звонишь ей, а она: «Пап, я сейчас разговаривать не могу». Что сделаешь? Еще неделю ждешь. Потом уже на поселке хоть каждые пять минут звонить можно было, всё доступно. Деньги ложи да звони.

— А приезжали?

— Да, постоянно. Дочь ко мне первый раз приехала в 2021 году, уже с внуком. И потом чуть ли не каждую неделю бывала. На колонии-поселении без ограничений свидания, пожалуйста. Суть только в том, что там, условно, 20 человек, и каждому тоже надо. Мы расписали там график, кто, когда идет, подбирали числа. Если к кому-то не приехали, звонишь своим: «Сможете?» — «Да, поехали».

— То есть как растут внуки, вы видели?

— Что правда, то правда. Они большие уже стали. Одному уже четыре года, второму два. Внучке около восьми месяцев. Внучку еще не видел, только по WhatsApp.

— Внучка у сына родилась?

— Да.

— Когда вы еще в колониях находились, у вас была возможность технологиями пользоваться? Соцсети, телефоны?

— Нет, этого там нет. Откуда? На строгом режиме это запрещено всё.

— До ареста у вас ведь был телефон?

— Да, Motorola, по-моему. А нет, у меня был Sony Ericsson 210-й, что ли. Тогда еще телефоны были без полифонии, просто для звонков. Связь Fora. Первые телефоны мы называли «орехоколотель». У него аккумулятор был тяжелый такой, как молоток (смеется). Потом я уже маленький себе телефон взял, с ним и забрали.

— А в целом было у вас понимание, как меняется мир?

— Почему нет? Разделяет только забор. Сотрудники, они же каждый день приходят. Всё равно кто-то что-то рассказывает: там это поменялось, там то поменялось. Уже тут, когда из колонии-поселения стали на выездные объекты отпускать, мы через весь город ездили. Едешь в «Газели», смотришь, как всё поменялось. В 2020-м году, когда я первый раз вышел в магазин, это было что-то! Сколько я, 16 лет там не был? Нас из колонии-поселения в магазин раз в неделю вывозили, мы брали там всё, что хотелось, потом сами готовили.

— С онлайн-оплатой и с картами долго пришлось разбираться?

— Я до сих пор не знаю, как с телефона что-то оплачивать. А переводы делать уже научился. Дочь прошу помочь, если надо что-нибудь заказать. Она говорит: «Ты когда уже, папа, научишься?» А я пока боюсь нажать не туда, не дай бог. Я говорю: «Лучше ты закажи, я оплачу». — «Всё, давай, я закажу».

— Это на маркетплейсах?

— Нет, просто с доставкой что-нибудь. До сайтов, которые «Озон» и вот это всё, я пока еще не дошел. Потихоньку, конечно, буду изучать, потому что жизнь, я смотрю, сейчас вся в этом. Народ уже никуда даже не ходит, просто заказывает, а мне интереснее пойти, прогуляться. Люди вот любят заказать еду домой, а я люблю сам готовить. Но есть, конечно, то, что сам не приготовишь. Роллы там или KFC, вот это приятно заказать. Я дочь попрошу, она закажет, и мы поедим с дядькой. Ничего, я тоже научусь потихоньку. Я ведь и шить никогда не умел, а в 2006-м мне сказали: «Садись за машину». Я даже не знал, как к ней подойти. «Садись, научишься». И вот, пожалуйста, специалист. Потом уже лес пилили, это мне тоже нравилось. На заводе тоже новое было всё. Но работа есть работа. Я ради работы даже от Абхазии отказался.

— А кто вам предлагал поехать в Абхазию?

— Я в эфире у Малахова говорил, что мечтаю съездить на море, и после передачи нашлись спонсоры. Сказали: «Давайте мы оплатим поездку в Абхазию, чтобы он съездил, отдохнул». Я от этого отказался, потому что только-только устроился на работу. Объяснил им: «Не подумайте ничего плохого, но ситуация в том, что больше я работы пока не найду». Не хотел я рисковать. С моей автобиографией, с автобиографией любого осужденного работу найти очень тяжело. Если ты судим, сразу говорят: «Извините, нам не подходит». А коль у меня всё сложилось, я готов держаться и буду работать.

— Тогда у вас как будто всё в порядке.

— Одно вроде как в порядке, а другое всё равно терзает. Я говорю одно — то, что я не хочу назад оглядываться уже. Потеряно много в этой жизни, но если жить этим, постоянно оглядываться, то здоровья никакого не хватит.

Как рассказывал ранее 74.RU, Алексей Корочкин отсидел ровно 20 лет, так и не признав вину в убийствах и изнасилованиях. По версии следствия, его жертвами были пары, уединявшиеся по ночам недалеко от памятника Курчатову. Мужчин убивали, над их спутницами надругались. В СМИ преступника прозвали Лесопарковым маньяком, а 3 августа 2004 года по громкому делу был задержан отставной военный, работавший охранником ЮУрГУ и живший недалеко от мест нападений. Корочкина признали виновным в двух эпизодах из целой серии. При этом в деле нет явных доказательств, помимо показаний жертв, а они видели преступника в темноте. Вот подробная история.

Алексей Корочкин ранее заявлял, что намерен добиваться оправдания и после освобождения. На свободу он вышел 2 августа.

После освобождения Корочкин отправился на съемки шоу «Малахов». В эфире брат первой жертвы — криминального авторитета Яши Абдуллаева — заявил, что не верит в виновность Алексея. По мнению семьи погибшего, то убийство было заказным. А приглашенные эксперты предположили, что «лесопарковым маньяком» мог оказаться сотрудник правоохранительных органов. Вот что на это указывает.